Простые образы порождают сложные интерпретации. Хокку в своей немногословности таят бездну смыслов, и, возможно, ближе к разгадке природы, чем тома энциклопедий.

Почему же для нас так притягательны простые образы? Почему так волнительны тайны?

Мир для человека — игровое пространство. Главная особенность игры заключается в непредсказуемости ее исхода. Игра — некая врожденная потребность, впитанная нами с молоком матери. На подсознательном уровне нам интересны пространства, умеющие держать нас в приятном азартном напряжении. Нас влечет смотреть в замочные скважины, а не в открытые нараспашку двери.

Пустота и неизвестность — сосуды для воображения. Мозг дорисовывает желаемый образ в нераскрытой форме.

В философии Платона существует мир вещей и мир эйдосов (идей). В мире вещей любой объект, например, дом, мы воспринимаем с помощью органов чувств: можем оценить здание визуально — его масштаб, цвет, пластику; или подойти поближе — дотронуться до камня, ощутить фактуру.

В то время как эйдос — совершенное воплощение идеи дома, способное вобрать в себя всевозможные признаки объекта. Эйдос подразумевает неопределенность и множество трактовок.[1] Это как непроявленная плёнка — фотография может получится любой. И это интереснее, чем жесткая форма, так как всегда остается место для фантазий. «Слово сказанное есть ложь»: определенность материальной формы порабощает идею. Главное — между строк. Слова являются лишь изящным обрамлением для пустоты, в которой кроется вся соль высказывания.

Пустота в пространстве и времени, пауза в музыке или танце, тишина, интервал… Так звучат многочисленные интерпретации одной из ключевых концепций в японской культуре — «ма».[2] Красной нитью проходит мысль о том, что акцент ставится не на предметах, а на том, что между ними: пространство, в котором протекает человеческая жизнь, пространство между началом и концом, пространство между небом и землей или космическая пустота. Эта идея довольно чужда западной культуре, где пространство является «хранилищем для объектов» (Ньютон) и понятие пустоты зачастую наделяется негативным значением отсутствия, внутренней опустошенности. В японском мировоззрении наоборот: «истинно-сущее „пусто“, т. е. безатрибутно и безначально, оно непознаваемо и неописуемо» [3]. Нежелание давать жесткие ответы, сковывать воздушные идеи в земные оковы — путь к бесконечности и свободе. Если рассуждать в категориях философии платонизма, получится, что пустота — ближе к миру эйдосов, нежели к миру вещей.

Архитектура как искусство, для которого главным инструментом является пространство, способна особенно метафорично отразить идею тайны и недосказанности. Первый архетип, обыгрывающий тему загадки и флирта со зрителем, который приходит в голову это портал.

Проходя по гранитной набережной Мойки, сложно не поддаться гипнозу арки Новой Голландии. Фрагмент острова в просвете приковывает взгляд. В голове тут же всплывают романтичные и одновременно жутковатые образы, связанные с многовековой историей шедевра Валлен-Деламота.

Кажется, что этот арочный проем, однажды впитав в себя время, теперь, как театральный занавес, прячет его от посторонних глаз.

Портал манит, приглашает пройти сквозь него, оказаться в параллельном мире. Но водная преграда напоминает о недоступности острова, его изолированности. Мы ощущаем себя соблазненными, но не имеем возможности проникнуть в тайну краснокирпичных корпусов — это создает еще большее любопытство.

Один из архетипов, где создание эффекта непредсказуемости и интриги является основным художественным приемом — это лабиринт.
Мы никогда не знаем, что скрывается за углом, куда нас приведет тот или иной путь. Нам приятно это детское ощущение игры, пугающее и манящее одновременно. Гуляя по лабиринту, мы становимся странниками, затерявшимися в собственных ориентирах, пытающимися выйти на истинный путь — дополнительно появляется тема внутреннего поиска себя. Естественные прототипы архитектурных лабиринтов — это подземные пещеры и непроходимые леса, пугающая и провоцирующая природа.

Каноничной является легенда о лабиринте, в стенах которого прячется Минотавр, пожирающий всякого, кто там заплутал. С точки зрения психологического воздействия Кносский лабиринт — пространство неизвестности. Мы не знаем, скрывается ли чудовище за углом, но наше воображение предвосхищает его появление. Недосказанность пространства дает повод достраивать реальность — пусть даже несуществующими явлениями. Хождение по лабиринту превращается в игру с собственными ощущениями.

Человек любит тайны и недосказанности. Любит дорисовывать этот мир в своем воображении ощущать себя творцом. Пустые пространства манят и завораживают своей нерешенностью, неопределенностью — именно в них мы чувствуем себя частичкой этого мира, именно в них мы способны на него влиять пусть даже всего лишь в собственном восприятии. А существует ли жизнь вне его пределов? Вряд ли кто-то в силах однозначно ответить…

тело, тем оно привлекательнее.

Простые образы порождают сложные интерпретации. Хокку в своей немногословности таят бездну смыслов, и, возможно, ближе к разгадке природы, чем тома энциклопедий.

Почему же для нас так притягательны простые образы? Почему так волнительны тайны?

Мир для человека — игровое пространство. Главная особенность игры заключается в непредсказуемости ее исхода. Игра — некая врожденная потребность, впитанная нами с молоком матери. На подсознательном уровне нам интересны пространства, умеющие держать нас в приятном азартном напряжении. Нас влечет смотреть в замочные скважины, а не в открытые нараспашку двери.

Пустота и неизвестность — сосуды для воображения. Мозг дорисовывает желаемый образ в нераскрытой форме.

В философии Платона существует мир вещей и мир эйдосов (идей). В мире вещей любой объект, например, дом, мы воспринимаем с помощью органов чувств: можем оценить здание визуально — его масштаб, цвет, пластику; или подойти поближе — дотронуться до камня, ощутить фактуру.

В то время как эйдос — совершенное воплощение идеи дома, способное вобрать в себя всевозможные признаки объекта. Эйдос подразумевает неопределенность и множество трактовок.[1] Это как непроявленная плёнка — фотография может получится любой. И это интереснее, чем жесткая форма, так как всегда остается место для фантазий. «Слово сказанное есть ложь»: определенность материальной формы порабощает идею. Главное — между строк. Слова являются лишь изящным обрамлением для пустоты, в которой кроется вся соль высказывания.

Пустота в пространстве и времени, пауза в музыке или танце, тишина, интервал… Так звучат многочисленные интерпретации одной из ключевых концепций в японской культуре — «ма».[2] Красной нитью проходит мысль о том, что акцент ставится не на предметах, а на том, что между ними: пространство, в котором протекает человеческая жизнь, пространство между началом и концом, пространство между небом и землей или космическая пустота. Эта идея довольно чужда западной культуре, где пространство является «хранилищем для объектов» (Ньютон) и понятие пустоты зачастую наделяется негативным значением отсутствия, внутренней опустошенности. В японском мировоззрении наоборот: «истинно-сущее „пусто“, т. е. безатрибутно и безначально, оно непознаваемо и неописуемо» [3]. Нежелание давать жесткие ответы, сковывать воздушные идеи в земные оковы — путь к бесконечности и свободе. Если рассуждать в категориях философии платонизма, получится, что пустота — ближе к миру эйдосов, нежели к миру вещей.

Архитектура как искусство, для которого главным инструментом является пространство, способна особенно метафорично отразить идею тайны и недосказанности. Первый архетип, обыгрывающий тему загадки и флирта со зрителем, который приходит в голову это портал.

Проходя по гранитной набережной Мойки, сложно не поддаться гипнозу арки Новой Голландии. Фрагмент острова в просвете приковывает взгляд. В голове тут же всплывают романтичные и одновременно жутковатые образы, связанные с многовековой историей шедевра Валлен-Деламота.

Кажется, что этот арочный проем, однажды впитав в себя время, теперь, как театральный занавес, прячет его от посторонних глаз.

Портал манит, приглашает пройти сквозь него, оказаться в параллельном мире. Но водная преграда напоминает о недоступности острова, его изолированности. Мы ощущаем себя соблазненными, но не имеем возможности проникнуть в тайну краснокирпичных корпусов — это создает еще большее любопытство.

Один из архетипов, где создание эффекта непредсказуемости и интриги является основным художественным приемом — это лабиринт.
Мы никогда не знаем, что скрывается за углом, куда нас приведет тот или иной путь. Нам приятно это детское ощущение игры, пугающее и манящее одновременно. Гуляя по лабиринту, мы становимся странниками, затерявшимися в собственных ориентирах, пытающимися выйти на истинный путь — дополнительно появляется тема внутреннего поиска себя. Естественные прототипы архитектурных лабиринтов — это подземные пещеры и непроходимые леса, пугающая и провоцирующая природа.

Каноничной является легенда о лабиринте, в стенах которого прячется Минотавр, пожирающий всякого, кто там заплутал. С точки зрения психологического воздействия Кносский лабиринт — пространство неизвестности. Мы не знаем, скрывается ли чудовище за углом, но наше воображение предвосхищает его появление. Недосказанность пространства дает повод достраивать реальность — пусть даже несуществующими явлениями. Хождение по лабиринту превращается в игру с собственными ощущениями.

Человек любит тайны и недосказанности. Любит дорисовывать этот мир в своем воображении ощущать себя творцом. Пустые пространства манят и завораживают своей нерешенностью, неопределенностью — именно в них мы чувствуем себя частичкой этого мира, именно в них мы способны на него влиять пусть даже всего лишь в собственном восприятии. А существует ли жизнь вне его пределов? Вряд ли кто-то в силах однозначно ответить…

еловек любит тайны и открытые финалы. Чем меньше сказано, тем больше интрига. Чем меньше обнажено тело, тем оно привлекательнее.

еловек любит тайны и открытые финалы. Чем меньше сказано, тем больше интрига. Чем меньше обнажено

еловек любит тайны и открытые финалы. Чем меньше сказано, тем

больше интрига. Чем меньше обнажено тело, тем оно привлекательнее.

Простые образы порождают сложные интерпретации. Хокку в своей немногословности таят бездну смыслов, и, возможно, ближе к разгадке природы, чем тома энциклопедий.

Почему же для нас так притягательны простые образы? Почему так волнительны тайны?

Мир для человека — игровое пространство. Главная особенность игры заключается в непредсказуемости ее исхода. Игра — некая врожденная потребность, впитанная нами с молоком матери. На подсознательном уровне нам интересны пространства, умеющие держать нас в приятном азартном напряжении. Нас влечет смотреть в замочные скважины, а не в открытые нараспашку двери.

Пустота и неизвестность — сосуды для воображения. Мозг дорисовывает желаемый образ в нераскрытой форме.

В философии Платона существует мир вещей и мир эйдосов (идей). В мире вещей любой объект, например, дом, мы воспринимаем с помощью органов чувств: можем оценить здание визуально — его масштаб, цвет, пластику; или подойти поближе — дотронуться до камня, ощутить фактуру.

В то время как эйдос — совершенное воплощение идеи дома, способное вобрать в себя всевозможные признаки объекта. Эйдос подразумевает неопределенность и множество трактовок.[1] Это как непроявленная плёнка — фотография может получится любой. И это интереснее, чем жесткая форма, так как всегда остается место для фантазий. «Слово сказанное есть ложь»: определенность материальной формы порабощает идею. Главное — между строк. Слова являются лишь изящным обрамлением для пустоты, в которой кроется вся соль высказывания.

Пустота в пространстве и времени, пауза в музыке или танце, тишина, интервал… Так звучат многочисленные интерпретации одной из ключевых концепций в японской культуре — «ма».[2] Красной нитью проходит мысль о том, что акцент ставится не на предметах, а на том, что между ними: пространство, в котором протекает человеческая жизнь, пространство между началом и концом, пространство между небом и землей или космическая пустота. Эта идея довольно чужда западной культуре, где пространство является «хранилищем для объектов» (Ньютон) и понятие пустоты зачастую наделяется негативным значением отсутствия, внутренней опустошенности. В японском мировоззрении наоборот: «истинно-сущее „пусто“, т. е. безатрибутно и безначально, оно непознаваемо и неописуемо» [3]. Нежелание давать жесткие ответы, сковывать воздушные идеи в земные оковы — путь к бесконечности и свободе. Если рассуждать в категориях философии платонизма, получится, что пустота — ближе к миру эйдосов, нежели к миру вещей.

Архитектура как искусство, для которого главным инструментом является пространство, способна особенно метафорично отразить идею тайны и недосказанности. Первый архетип, обыгрывающий тему загадки и флирта со зрителем, который приходит в голову это портал.

Проходя по гранитной набережной Мойки, сложно не поддаться гипнозу арки Новой Голландии. Фрагмент острова в просвете приковывает взгляд. В голове тут же всплывают романтичные и одновременно жутковатые образы, связанные с многовековой историей шедевра Валлен-Деламота.

Кажется, что этот арочный проем, однажды впитав в себя время, теперь, как театральный занавес, прячет его от посторонних глаз.

Портал манит, приглашает пройти сквозь него, оказаться в параллельном мире. Но водная преграда напоминает о недоступности острова, его изолированности. Мы ощущаем себя соблазненными, но не имеем возможности проникнуть в тайну краснокирпичных корпусов — это создает еще большее любопытство.

Один из архетипов, где создание эффекта непредсказуемости и интриги является основным художественным приемом — это лабиринт.
Мы никогда не знаем, что скрывается за углом, куда нас приведет тот или иной путь. Нам приятно это детское ощущение игры, пугающее и манящее одновременно. Гуляя по лабиринту, мы становимся странниками, затерявшимися в собственных ориентирах, пытающимися выйти на истинный путь — дополнительно появляется тема внутреннего поиска себя. Естественные прототипы архитектурных лабиринтов — это подземные пещеры и непроходимые леса, пугающая и провоцирующая природа.

Каноничной является легенда о лабиринте, в стенах которого прячется Минотавр, пожирающий всякого, кто там заплутал. С точки зрения психологического воздействия Кносский лабиринт — пространство неизвестности. Мы не знаем, скрывается ли чудовище за углом, но наше воображение предвосхищает его появление. Недосказанность пространства дает повод достраивать реальность — пусть даже несуществующими явлениями. Хождение по лабиринту превращается в игру с собственными ощущениями.

Человек любит тайны и недосказанности. Любит дорисовывать этот мир в своем воображении ощущать себя творцом. Пустые пространства манят и завораживают своей нерешенностью, неопределенностью — именно в них мы чувствуем себя частичкой этого мира, именно в них мы способны на него влиять пусть даже всего лишь в собственном восприятии. А существует ли жизнь вне его пределов? Вряд ли кто-то в силах однозначно ответить…