Автор: Вера Кайтер

30/09/23

Свидетельство тихого сопротивления притесненного советского общества

Хрущевки часто ассоциируются с идеей единообразия и гомогенизации жилищных условий. Микроинтерьер же — отражение скрытой индивидуальности человека, проявление его внутреннего оптимизма в отношении будущего, акт тихого сопротивления, заключенный в тесной утилитарности советского быта.

В этой статье я рассматриваю понятия частного и общественного в эпоху оттепели и их воплощение в виде микроинтерьеров, к примеру, «Стенки» (или других подобных предметов мебели). Еще одна тема, которая затрагивается здесь — борьба между хаосом и модернизацией советского общества, и желание советского режима превратить беспорядок и пыль во врагов государства. Я также стараюсь понять, как нарратив, который был столь явно политическим, просочился в сознание масс, стал частью мейнстримной культуры и чем-то, что обычный советский человек считал бы своими независимыми представлениями. Наконец, я исследую, каким образом микроинтерьеры способствовали взращиванию диссидентской культуры и как конфиденциальность, воплощенная в хрущевках, позволяла людям проявлять критическое мышление, делиться идеями и сохранять материальную культуру, которая определяла их идентичность.

Новые квартиры не были частной собственностью, однако они предоставляли жильцам бóльшую «приватность» в том смысле, что им больше не приходилось переживать интимные моменты своей жизни под пристальными взглядами незнакомцев. [6]

Сьюзан Э.Рид

Здесь, по крайней мере, было что-то надежное, на что можно было положиться. Вы видели то, на что смотрели, и прикасались к тому, к чему прикасались. Его (картотечного шкафа) пропорции были такими, какими они должны были быть, все в нем было спроектировано и рассчитано дотошным умом в целях полезности. И какой чудесный инструмент. Это заменило все — и память, и интеллект. В этом хорошо подогнанном кубе не было ни на йоту мутности или подвижности. Как только вы что-то туда положили, даже если вы положите это еще сто или десять тысяч раз, вы сможете найти это снова, так сказать, в мгновение ока. Сорок восемь выдвижных ящиков! Достаточно, чтобы вместить целый хорошо классифицированный мир полезных знаний. [18]

С приходом к власти Хрущев решил переосмыслить быт обычного советского человека. Это желание стало импульсом для дискурса о жилых пространствах.

В течение многих лет при правлении Сталина те, кому посчастливилось остаться в живых и избежать лагерей, жили в коммуналках, деля с другими людьми все, за исключением своих кроватей.

Из-за острой нехватки жилья после революции количество коммунальных квартир резко возросло. Дореволюционные доходные дома делились на несколько помещений, при этом каждой семье отводилась одна или несколько (намного реже) комнат для проживания. Кухни, ванные и коридоры были общими, что часто приводило к отсутствию приватности и плохим санитарным условиям.

Частью социальной политики Хрущева, коммуниста с любовью к модернизму, был план по постройке индивидуальных квартир для каждой семьи. Результатами этих усилий стали однотипные квартиры в однотипных зданиях, которые, как известно, называются хрущевками. Позже, из-за последовательной критики методов строительства и дизайнерских решений, использованных для создания этого нового типа зданий, появилось более грубое неофициальное «хрущоба».

Во многих отношениях это были плоды модернистского мышления. Здания были спроектированы таким образом, чтобы быть утилитарными и функциональными, с унифицированными бетонными панелями, которые можно было быстро (иногда слишком быстро) массово производить на заводах. Хрущевки были крошечными, стены почти не утеплялись, и проблема по хранению и организации вещей не была решена должным образом.

И все же, несмотря на все очевидные недоработки, было ясно одно — появление хрущевок стало первым случаем за долгое время, когда дома людей снова стали «частными».

В то же время стандартизированное строительство усилило государственный контроль над приватными помещениями и привело к унификации жилищных условий. Советское правительство рассматривало эти квартиры как способ программирования социального поведения, формирования сознания и взаимоотношений жильцов. В дополнение к созданию нового образа городской среды и планированию городского пространства цель состояла в том, чтобы скорректировать привычки и образ жизни людей с помощью рекомендаций и визуальных представлений о том, как обставлять стандартные, «конвейерные» интерьеры. Двойственность хрущевских квартир слишком очевидна, чтобы остаться незамеченной — они обеспечивали личное пространство отдельным семьям и в то же время являлись инструментом социальной инженерии, основанной на марксистских принципах.

Когда люди переезжали в свои новые квартиры, правительство настоятельно рекомендовало им выбросить всю свою старую мебель и личные вещи, чтобы «начать все сначала». Это был явно политический акт — избавление от любых напоминаний о сталинском прошлом посредством массовой генеральной уборки.

Когда стали возводиться новые, маленькие, невзрачные квартиры, напутствием послужил призыв оставить все позади и переехать, не обременяя себя материальными составляющими и ценностями прошлого. [8]

Сьюзан Э. Рид

Несмотря на то, что власть при Хрущеве уделяла особое внимание модернизму и его лаконичной эстетике, возник новый тренд, который во многом противоречил модернизму и его ценностям — установка модульного шкафа, который часто занимал почти всю стену большой комнаты (зала). В 70-х годах, этот предмет мебели был модифицирован и получил новое название: «Стенка» [9].

Наличие шкафа в хрущевке олицетворяет ряд противоречий между предписанными нормами и практикой 1960-х годов. Этот отдельный предмет интерьера позволяет нам исследовать обе оси дихотомии публичного и частного, которую выделил Джефф Вайнтрауб: во-первых, то, что является частным или относится только к отдельному человеку, в противовес тому, что является общим, коллективным или затрагивает интересы группы людей; во-вторых, то, что скрыто или спрятано, в противовес тому, что открыто, показано или доступно. [10]

«Стенки» (и другие шкафы 1960−70-х годов) состояли как из личных, так и из публичных зон, позволяя людям выставлять определенные предметы «напоказ», а беспорядок прятать в специально предназначенных для этого многочисленных отделениях [11].

Я использую слово «беспорядок», но не для того, чтобы обесценить множество вещей, хранящихся в закрытых шкафах и выдвижных ящиках «Стенки», а скорее для того, чтобы проанализировать мои личные ощущения по отношению к этому слову. В домах моего детства беспорядок и пыль считались врагами народа, с которыми моя мама и бабушки боролись с большим энтузиазмом. По этой причине было особенно любопытно узнать о прямой связи этого постоянного недовольства беспорядком с манифестированной риторикой о чистоте и прозрачности интерьеров, особенно с учетом того, что это понятие стало частью языка, своего рода общепринятым представлением среди советского народа [12].

В конце концов, прозрачность была удобным инструментом для советского режима — она могла свести к минимуму риск возникновения инакомыслия.

Но откуда должна была взяться эта прозрачность и открытость, когда на протяжении многих поколений люди понимали, что единственное, что может обеспечить их безопасность — непрозрачность их жизни? Говорить между строк, находить уединение в давящем общественном пространстве было мудростью, передаваемой из поколения в поколение.

Как мне кажется, беспорядок, скрытый за дверцами «Стенки» или на труднодоступной антресоли хрущевской квартиры, если уж на то пошло, на самом деле защищал индивидуальность людей, их самоощущение и те ценные воспоминания, которые им удалось уберечь. Часто этот беспорядок включал в себя дореволюционные предметы, оставленные членами семьи, которые могли напоминать о знатности рода или других аспектах истории предков. Многие семьи также хранили свои реликвии в виде текстиля ручной работы. Даже если кому-то посчастливилось знать о прошлом своей семьи, лучше было это не афишировать .

В 1963 году искусствовед Леонид Невлер был отправлен в командировку в Калинин для изучения вкусов студентов и рабочих в обстановке жилья. В своем отчете, опубликованном в мартовском номере журнала, Невлер отметил, что общежития, которые он посетил, имели схожие особенности: одинаковые системы коридоров, железные кровати и молочно-белые абажуры в форме конуса [13].

Однако он заметил, что девушки, жившие в этих общежитиях, пытались сделать их уютнее, добавляя подушки, цветные ковровые дорожки, банты, открытки, цветы и другие украшения [14].

Удивительно то, что вместо того, чтобы предположить, что такие решения были еще одним способом проникновения мелкобуржуазного вкуса в массы, Невлер рассматривал интерьеры общежитий как значимые индивидуальные и социальные заявления. Его также удивило, что эти женщины выглядят современно, что выражалось в выборе одежды и их уходе за собой — независимые, с модными стрижками и нарядами [15].

Несмотря на то, что комната общежития не является микроинтерьером, это тематическое исследование эффективно демонстрирует разницу между частным и публичным в советском социуме. В этом конкретном примере дом был олицетворением внутреннего любопытства и желаний этих девушек, их потребности в связи со своими корнями и бытом, к которому они привыкли с детства. Одновременно с этим студентки «демонстрировали» представление о современной женщине в глазах общественности посредством моды, используя ее как инструмент слияния с массами и нахождения своей идентичности.

Статья Невлера ознаменовала начало перехода от системы, в которой диктовался вкус, к системе, в которой признавались индивидуальные желания людей, даже несмотря на то, что эти желания все еще были далеки от принятых норм [16].

Среди наиболее опасных и прямых актов диссидентства, которые обеспечивали советские микроинтерьеры, на ум приходит подъем подпольного движения Самиздата в 1950—1980-е годы. Он включал в себя обмен литературой, которая подавлялась и подвергалась цензуре советским правительством. Его успех можно было бы связать со вновь обретенной приватностью дома, которая давала людям возможность читать и хранить эти рукописи незамеченными [17].

Материалы Самиздата обычно публиковались самостоятельно и распространялись среди круга доверенных лиц, которые затем делились ими со своими близкими друзьями и так далее. Самиздатовские книги часто содержали политический или культурный контент с критикой советского режима.

Чтобы избежать ареста, люди, производившие или распространявшие такие тексты, часто использовали импровизированные методы хранения, в том числе прятали книги и рукописи в потайных отделениях или ящиках с двойным дном, закапывали их в землю или под половицы, хранили в труднодоступных местах, например, чердаках.

Описание Гастоном Башляром картотечного шкафа заставило меня задуматься, представляли ли эти методы хранения нечто подобное для советского человека.

Несмотря на то, что традиционная «Стенка» состояла из гораздо меньшего количества выдвижных ящиков, она являлась необходимым пространством для структурирования мыслей и развития критического мышления, а также надежным местом хранения ценнейших предметов. Ее можно было бы также назвать «фундаментом человеческого разума», поскольку в ней хранилось столько предметов, сколько могла выдержать только «Стенка», только «стена». В ней также заключалось желание продемонстрировать некоторые предметы, что можно было рассматривать как отвлекающий маневр от того, что хранится внутри. Эти предметы: часто фарфоровая, хрустальная посуда и вазы — были драгоценны для владельцев, но они существовали для того, чтобы вписываться в интерьер и передавать сходство, а не демонстрировать глубину и индивидуальность. Подобно современной одежде, которую носили женщины в Калинине, скрывая при этом свои дома, полные узоров и красок, «Стенка» демонстрировала выставленные на всеобщее обозрение предметы декора, чтобы скрыть нюансы и глубину личности жильцов конкретного дома.

Советская квартира, особенно хрущевка, представляла собой постоянное противоречие приватных и общественных аспектов дома. Задуманная не только для решения жилищной проблемы, но также и как эксперимент по созданию нового идеологического курса — лояльного коммунистического общества — она на самом деле обеспечивала больше свободы, чем Хрущев и режим могли ожидать. Возможность иметь свое собственное пространство, и в то же время открывать свой дом для всеобщего обозрения тогда, когда этого хочется, привела к чувству безопасности. Микроинтерьеры, такие как «Стенки», шкафы и антресоли, обеспечивали вновь обретенную приватность, которая давала облегчение после долгого угнетения. Началась оттепель, и она ощущалась во многих сферах жизни, но особенно в слиянии частного и публичного в контексте дома, при помощи таких микроинтерьеров, как «Стенка», в которых могло разместиться и то, и другое. Это давало возможность заглянуть внутрь себя, задуматься о своей индивидуальности и уникальности вне поля зрения масс, это было разрешением определять свой образ жизни, пусть даже в очень ограниченных условиях микроинтерьера. Тем не менее, это давало ощущение безопасности — фасад публичных частей «Стенки» защищал то драгоценное и личное внутри.