Автор: Христина Мичанович

09/12/23

[нелепый звук древнеримского клаксона]

Христина: Кирилл, привет! Что нового у Megabudk'и?

Кирилл: Привет! Сейчас, например, я сам не делаю, но веду и курирую интересный и достаточно амбициозный проект в центре Москвы, на Тверском бульваре. Хоть он и интерьерный, но больше средовой, то есть взаимодействующий с улицей.

Мне нравится, что сейчас у нас строится в Чебоксарах, достаточно прикольный объект. Это, знаешь, про создание карманных городов, когда строится автономный район, маленький город, который подвержен своим собственным процессам. Ты там можешь гулять, жить, работать, но при этом это про экологию перемещения, взаимодействия друг с другом, с различными группами населения. На пустом месте создается здоровая среда.

Х: А есть ли сейчас менее «житейские» проекты? Несколько лет назад в одном из интервью ты говорил, что мечтаешь создать музей. В вашем телеграме и я прочла, что вы разрабатываете концепцию Музея Всего-Всего. Есть уже какие-то плоды?

К: Мы относим это к спецпроектам, когда что-то создаем на свои деньги. Поскольку у нас сейчас нет на это средств, проект находится в перманентном состоянии разработки идеи. У нас есть сейчас пара или тройка объектов музея, в том числе для ТАТнефть. Они все на разной стадии, но все в основном на концептуальном этапе, потому что музей — достаточно непростая история не только в России, а в принципе везде.

Музей — это объект, который не приносит много денег, но при этом сжирает немало. Поэтому у нас сейчас не очень понимают, зачем развивать эту типологию. Очень хотят, но не понимают. Но все-таки я надеюсь, что какой-нибудь из этих объектов заработает. Еще мы сейчас находимся в стадии завершения интересного проекта: мы решили замахнуться на египетские пирамиды в Каире.

Х: Ого, и что это будет: зиккураты вместо пирамид?

К: Не-не, мы как бы не про то, что мы с ними что-то делаем, хотя, конечно, руки чешутся, потому что они сейчас абсолютно не соответствуют реальной задумке. Самая большая проблема в том, что ни один музей, ни один туристический маршрут не позволяют тебе погрузиться в реалии того времени и понять идею этого проекта. Там сейчас все настолько перепутано и неправильно, что чуть ли не единственное из сохранившихся Чудес света, мировое достояние находится в плачевном виде, абсолютно запущенном. Там есть даже какой-то музей, но это все не про то.

Реальное впечатление от пирамид очень угнетающее, поэтому мы решили исправить ситуацию и сделали полумузейный, полутуристический средовой объект, который стремится решить эту проблему. Естественно, это концептуальная идея и не более, то есть у нас нет на это заказчика, мы сами это делаем с помощью стажеров.

В общем, мы решили пойти по миру, уже осваивать другие масштабы решения вопросов. Это интересно, и я думаю, из-за того, что мы из России, это будет привлекать особое внимание, потому что нам как бы все время запрещают, а нам все равно хочется, мы все живые, красивые, интересные, очень культурные; в общем, положительные.

Мы решили показать, что если вот русские ребята подумают — просто подумают, поразмышляют на тему пирамид, и покажут, на самом деле, что мы умеем нейтрально вмешиваться в среду, мы умеем взаимодействовать вообще с туризмом на человечном, понятном и контекстуальном уровне. Надеюсь, что в течение месяца мы уже закончим и будем анонсировать.

Х: О, супер. То есть не русские ребята с новым русским стилем, а русские ребята, которые хотят создать еще одну идентичность для местных?

К: Слушай, я не думаю, что везде нужно создавать идентичность, я абсолютно уверен, что это может быть и не нужно там, где ее излишне много. Очень много городов в России, где уже настолько выявлена и выражена эта идентичность, что ты уже должен делать что-то другое. То есть искать идентичность в Суздале уже не имеет смысла, ты можешь просто не портить эту среду, а предлагать что-то новое: сувениры, архитектуру на основе уже имеющейся. Есть хорошие пространства в Суздале, к примеру, Центр мира, которые и предлагают тебе создать что-то новое в рамках достаточно красивой истории. Идентичность, я считаю, уже не везде нужна, лично мне она уже чуть-чуть приелась, потому что многие под ней понимают не совсем то, что есть на самом деле и уже просто пустились во все тяжкие, что меня сейчас, честно говоря, пугает.

Х: Учитывая сложившуюся за пару лет обстановку в нашей стране, складывается мнение, что этот поиск русскости стал несколько политизированным, даже искусственным.

К: Нет-нет, поверь мне, в бюро все есть. Мы продолжаем работать над идентичностью. Кстати, не могу сказать, что это прямо политизировано. Но мое личное мнение: настолько уже заждались этого, что это происходит уже само собой, на разных уровнях. Люди, может быть, даже не понимают, во что они пускаются. Появляются совершенно различные трактовки нового русского, которые могут вываливаться в какую-то очень хорошую историю и в какую-то не очень хорошую историю.

Например, я считаю, что новый русский стиль — это не про тиражирование наличников и прочих приемов из русского усадебного домостроения. Необязательно все делать в изразцах. Не все понимают, что русский стиль — это, во-первых, ментальное; что он подразумевает понятие современного, что он может быть современным. Вот это очень сложно интегрируется с пониманием, что такое реально русский стиль, и рисуют какой-то гибрид, когда на обычные здания накладываются узоры, и получается мягко говоря странно. Есть риск и поэтому, конечно же, лучше держать эту историю под контролем.

Х: То есть бюро пытается сейчас ассоциироваться не только с ним, но и расширять восприятие себя?

К: Слушай, мы всегда были больше о человеке, просто мы начали говорить о русском стиле еще задолго до слов про него в принципе, когда русский стиль ассоциировался только с хохломой на фасадах, и это нам не очень нравилось, мы считали, что это как раз неправильно, и начали думать на эту тему. Поучаствовали в одном конкурсе, который назывался «Русский характер» — и победили со своим предложением, потому что мы видели какие-то зацепки в эволюции русского вкуса на такой глобальной архитектуре именно в простых постройках, на которых не было влияния или тоталитарной архитектуры, или перестройки.

Мы снизились до обычного человечного уровня в изучении архитектуры, мы всегда были на этом уровне, просто [погрузились] именно в [его] изучение. Так не принято делать в архитектурном мире, потому что он очень высокомерный и снобский, а мы не боялись опускаться до обычной дачи и говорили, что, собственно говоря, дача — это и есть то, что передается из поколения в поколение, где не влияют никакие умы сверху, а просто общий срез человеческой архитектуры со всеми проблемами и всеми плюсами и красотами. За счет этого мы и победили. И мы подумали, что это правильное направление, потому что видели ментальное в русском и пытались его передать в своих поисках.

Поэтому, когда построили вот этот большой черный Центр гостеприимства в Кудыкиной горе, он как раз в себя впитал те самые тезисы ментального и ничего декоративного. Ну, там внутри есть, появляется какой-то, знаешь, узор из треугольников, какие-то сухарики, но ты там больше не найдешь ничего, связанного с наличниками, с какими-то резными балясинами, каким-то декором из прошлого. И поэтому люди, когда первый раз видели, начинали очень ожесточенно спорить, мол, это скандинавский стиль. Ну там скандинавского практически ничего, кроме подходов к решению узлов — стыков стены и кровли. Мы же говорим про современную архитектуру, мы можем использовать современный опыт всех стран. Просто берем этот опыт и применяем.

Но характер архитектуры абсолютно принадлежит местности, то есть он идентичен тому, что его окружает: очень хорошая природа, действительно русский ландшафт, в который мы вписали абсолютно понятный, соразмерный объект, состоящий из очень сложных объемов; они состыкованы друг с другом, носят разный характер, разное настроение. Кажется, что это сделано все в разное время, разными людьми, или, может, одним, но под разным характером. Где-то у него радостное настроение, где-то у него отвратительное, где-то — шутливое.

Х: То есть с заказчиком вы сразу нашли общий язык по поводу Кудыкиной горы?

К: Не сразу. Дело в том что, они заказали у нас исследование, которое мы сделали с территорией парка, потому что он представлял из себя достаточно такую как бы не целостную, неинтересную историю. Вообще был сафари-парк сначала. То есть туда люди приезжали, он был популярен, но он не нес никакой ценности. И мы выработали, придумали ценность, мы ее показали. Заказчики поверили в эту историю, они начали вживаться в нее, они начали сами примерять ее на себя.

Вот сейчас хозяйка парка абсолютно уже понимает историю, которую мы вместе с ней выработали, теперь продолжает уже без нас автономно развивать эту территорию. Она может к нам обратиться, здесь прелесть в том, что мы ей помогли найти идентичность, найти эту целостную историю, привести эту историю в автономный вид, когда уже практически все, встроенные в этот процесс, понимают, как она выглядит, какие у нее ценности, и, собственно, она уже продолжает это делать абсолютно автономно, и парк сейчас очень хорошо развивается. Он стал очень известен по всей России, он начал приносить прибыль, чему мы, собственно говоря, очень рады, значит, мы все сделали правильно.

Им надо сейчас больше строить отели. Хотя бы теперь понятно, куда двигаться. Потому что одним из первых решений, помимо разработки самого бренда, мы сделали и реализовали маршрут, который абсолютно не требует никакой навигации: он замкнутый, он проходит по контуру границы парка, он предполагает постоянное движение и открывает вот этот, собственно говоря, ландшафт с лучших видовых точек, и это, конечно, очень круто работает. На основе этого решения как раз можно теперь нанизывать какие-то новые, более даже смелые решения, чем мы предложили с Центром гостеприимства.

Х: А как заказчица вас нашла — через соцсети или конкурс?

К: Нет, мы как молодое архитектурное бюро мучались без архитектурных заказов, мы очень амбициозны, нам не сиделось на месте, мы не хотели делать частные интерьеры от слова совсем, и пошли на выставку «Красивые дома», потому что есть слово «дома». Если бы была выставка «Красивые интерьеры», мы бы не пошли на нее. Мы пошли на выставку и сели там со своим стендом. Вот, собственно говоря, они встретились с нами, и у нас срослось.

Х: Хорошо, а через запрещенку или телегу приходят клиенты? Какие они? Чем отличаются от классических?

К: Слушай, запросы сыпятся с совершенно разных сторон. Я даже не могу сказать, откуда приходят, у меня нет этой конверсии, мне даже, честно говоря, все равно. То есть, когда мне поступают запросы на почту, они сразу уходят в обработку, и уже после этого мы начинаем общаться с заказчиками. Часто нас где-то прочли, про нас писали Forbes, например. Для многих это было очень сильным показателем. Потом мы вошли в различные топы архитектурных бюро России, и это тоже очень сильно повлияло. Ну и теперь мы живем новыми объектами, потому что на Кудыкиной мы реализовали помимо путя и вот этой собственно стратегии развития два объекта: черный и белый.
Теперь нам, конечно, интересно что-то грандиозное построить.

Х: В России или?..

К: Да где угодно. Архитектура — она ж такая абсолютно мировая профессия. Поэтому абсолютно неважно где строить: в Африке, в Америке, в Аргентине или в Антарктиде. Это на «А». А потом на «Б»: в Бразилии, в Болгарии, в Ботсване, или еще какая-то страна на «Б»…

Х: Буркина-Фасо…

К: Ага, то есть и так мы можем попасть вообще куда угодно, абсолютно все равно. То есть где-то нужно одно, где-то нужно другое. Кому-то уже не нужна идентичность, кому-то нужна.

Х: То есть мы возвращаемся к интернациональному стилю?

К: Нет, дело в том, что сейчас такое время, когда, наоборот, идет процесс ухода от интернационального стиля, поэтому идентичность в данном случае все равно будет работать, по крайней мере, на ближайшем горизонте половины века уж точно. Потому что как раз все сейчас прочухали фишку, что интернациональная архитектура слишком безлична, а все-таки ты как бы живешь в конкретном городе. Вот в Москве были яркие примеры интернационального стиля — это гостиница «Интурист». Когда посередине Тверской вырастает нечто, и люди не понимают, что это, но это что-то актуальное. То же самое сейчас происходит на месте Старого Арбата, где ни с того ни с сего появляются странные книжки, то есть вещи, которые люди не могли понимать. Но они понимали, потому что это интернациональный стиль. Другими словами, можно сказать, что идентичность идет от общества, это запрос общества, потому что оно развивается намного быстрее, чем принято думать.

Это я к тому, что идентичность предполагает некую конкуренцию в мире архитектуры, и это неплохо, потому что мы можем теперь на таком достойном уровне работать, наконец-то. Собственно говоря, это-то и было нашей фишкой, что мы начали представлять архитектуру — русскую современную архитектуру — в правильном виде в мире. Потому что до этого вся русская архитектура пыталась мимикрировать к какой-то стране. То есть она могла мимикрировать к Японии, к Европе, к Америке, а вот своего ничего не предлагалось. Можно посмотреть, например, Скуратова, Чобана. Мы как бы были в том моменте, когда мы начали в правильном ключе конкурировать, но, к сожалению, начались события, откуда нас стали везде исключать, выгонять и не публиковать. Это достаточно драматично, потому что мы все равно рассматривали общество и человека в отрыве от политических вопросов.

Х: Поняла. К вопросу о конкурентоспособности. Заметила, что Megabudka любит неологизмы всякие создавать: московскость, новая экологичность, тоже, само собой, новый русский стиль. То есть это какая-то фишечка, или поиск идей, мозговой штурм?

К: Уровень развития общества достаточно высокий. Очень сильный запрос на свое, на локальное, родное. Например, в Дагестане, они только об этом и говорят, они этим очень гордятся. Это есть во всем мире, вот в Италии абсолютная итальянскость в жилой архитектуре, и это настолько встроено в их национальный код, что они даже не задумываются об этом. И правильно. У нас сейчас общество очень быстро развилось до того, что стало это требовать: сначала они требовали средовые объекты, парки, теперь эволюция пошла дальше, и мы как бюро понимаем этот запрос и создаем на него ответ.

Х: Вас очень приятно читать в телеграме. Изучала ваши посты и наткнулась на интересную рубрику «без авторского надзора». Для нас, читателей, она наверное скорее комичная, а для создателей — как? Ножом по сердцу? Или тоже уже с юмором воспринимаете?

К: Слушай, вообще да, нет никакого юмора, это очень сильно ранит. На самом деле, это ужасная ошибка часто и заказчика, что он решается пуститься в такое, потому что любая архитектура — это идея от и до. То есть даже когда ты делаешь или выбираешь ручку, ты не можешь это упустить. Тут такой момент, что все должно быть донесено одним человеком. Когда у проекта постоянно меняется автор, то сначала студент, потом архитектор, потом строитель, потом отделочник, то, в конце концов, и здание получается как лоскутное одеяло, там все в заплатках. Просто люди это считывают, а заказчики, возможно, нет, потому что они видят в этом свое идейное вложение труда, поэтому сами и портят. Архитектура — это непростая история, ее нельзя передоверить плиточнику, потому что у тебя разрушатся все твои вложения, это будет просто крах.

Х: А что обиднее: когда проект реализуется таким образом, либо он реализуется как вы хотели, но потом уже, спустя годы, вы понимаете, что это был провал, и вы выросли из того, что вы сделали?

К: Слушай, ну такого никогда не было. Я говорю за себя. Те объекты, которые я делал, очень интересно живут, они даже меняются, потому что часто заказчик, когда делал ТЗ, не понимал, что будет, как он будет эксплуатировать, а мы закладывали такие решения, которые в жизни очень легко преобразуются в другую историю, или, наоборот, мы видели наперед, как что будет функционировать. Поэтому у нас нет абсолютно провальных объектов, которые пришлось переделывать. Ни один наш интерьер не был переделан. Хотя у того же самого Гарри Нуриева таких проектов много.

[звуки итальянских сирен]

Х: Посмотрела выпуск «Школы ремонта», и там ваш первый проект, очень милый, забавный и ностальгический. Но по заказчику было видно, что они не были готовы к таким совр… [сирены усиливаются]

К: Щас, секунду… щас проедут

[УИУ УИ УУУУ УИУ УИ УУУУ УИУ УИ УУУ]

К: Слушай, да, мы тогда хотели очень сделать архитектуру, а «Школа ремонта» делала только интерьер. Поэтому мы сделали архитектуру внутри интерьера, и они, мне кажется, были не очень готовы к этому. А про тот объект я, кстати, сейчас толком ничего не знаю, потому что, ну, опять-таки, да, частный интерьер. Они ребята закрытые, мы с ними не общались после этого. Вот. Но мы же как бы отвечали на запрос именно программы. Заказчики знали, на что они идут, что им могут реализовать любой проект.

Слушай, мб сделаем паузу ненадолго? На 40 минут, мне сейчас нужно кое-что сделать…

Х: Хорошо, без проблем…


Интермеццо
Мы предлагаем вам, наш дорогой читатель, тоже расслабиться и заварить себе чашечку эспрессо или кружечку капуччино, потому что серьезные щи закончились, а на десерт осталась легкая клоунада… три… два… один…


Х: Меня слышно?

К: Итак… ага.

Х: Так… Я бы хотела еще раз упомянуть «Школу ремонта», там была озвучено забавное КРЭДО: «просто, хорошо, честно». Спустя некоторое время в РБК это КРЭДО превратилось в Трех китов: «русскость, wow, пустота».

А сейчас какие бы это были 3 слова?

К: Сейчас: «Wow! Ah! Oh!»

Х: Какая разница в том, чтобы начинать свое дело в 2008 году и сейчас?

К: Тогда было очень сложно начинать с нуля. Потому что не было такого понятия как молодое архитектурное бюро, были просто единицы, и совершенно не было понятно, чем они должны были заниматься. Мы начали жить и постепенно понимать правила этого рынка, которые сейчас более понятны.

Х: Как превратить первый этап преходящего энтузиазма в постоянную величину?

К: Во-первых, это должно идти от хобби. Если твое дело — хобби, то это работает. Если ты думаешь, что это твоя работа, потому что это приносит деньги, известность или еще что-то, то это не мотивация. Мотивация — это любовь. Ну и, в общем, все из этого состоит. Именно вашему изданию совет еще — продолжать развивать билингв-площадку, и не бояться говорить о том, что вы из России. Прямо можно писать, это даже круто, мне кажется, честность — это то, что любят во всем мире.

Х: Да, верно. Так, переходим к несерьезным вопросам…

[ту-дуу… bla bla bla in italiano… Signore i signori… bla bla bla]

К: Угу, щас, она что-то там договорит…

[bla bla bla]

К: Может, это и дядя…

[Prego]

Х: Если бы архитектура была анекдотом, то каким?

К: Слушай, ну для меня это все анекдот, он очень остроумный.

Х: А какой еще: неприличный или бородатый?

К: Слушай, нет, он ни неприличный, ни бородатый. Он такой, монументальный. Но это определенный юмор местами. Ты знаешь, я плохо знаю анекдоты, поэтому я не могу… я только один анекдот знаю, и он сюда не подходит. Но, если бы архитектура была анекдотом, то, наверное,. [Signora]… А тебе нужен какой-то конкретный… [prego, buonasera]… анекдот?

Х: Ну необязательно конкретный, можно просто поразмышлять на эту тему.

К: Слушай, ну просто я автор идеи, что главная концепция бюро Megabudka [ту-дуу] — это юмор, поэтому я абсолютно… [bla bla bla]… блин, щас… [bla bla bla, grazie!]… я абсолютно уверен, что хороший юмор в архитектуре понимается людьми, поэтому, чем лучше анекдот, чем культурнее, тем лучше его будут понимать, переживать, и тем больше он будет улучшать настроение, улучшать среду, поэтому, я не могу сказать, что бородатый юмор — это хорошо. Это скорее такая шутка, которая никогда не устаревает. Потому что, знаешь, я смотрю, как итальянские мастера делают свои здания, они же юморные, веселые такие, хорошие, задорные. Но при этом очень качественные и вообще не устаревают. То есть хороший анекдот, старый анекдот — это идеальная история, которая сформировала свое представление о юморе и сейчас актуальна, но просто сменилась другими шутками. Наверное, вот.

Х: А Megabudka — это какой анекдот: провокативный или такой, который сначала обычно не понимают, а потом такие… ааа, понял?

[нелепый звук древнеримского клаксона]

К: Это наверное анекдот про серьезного человека и про все, что его окружает, что пытается ему подсказать какие-то идеи, как улучшить свою жизнь, но при этом оставаясь таким задорным и, может, даже, с коротким, символичным юмором. Это такой символический анекдот может получиться, анекдот-символ.

Х: Если бы анекдот был архитектурой, то чтобы предстало пред нашими очами? То есть материализованный анекдот.

К: Если самое простое, то детская площадка, хи-хи. Как мы делали Трубу. Это действительно юморно, когда во дворе стоит такая халабудина, отдаленно напоминающая трубу. Но при этом из этого отверстия вылетают дети, взрослые, без звуков притом. Это выглядит смешно, люди видят это, они хотят в этом поучаствовать. Ну вот это прикольный объект.

Потом я вот вспоминаю свой передвижной коворкинг в Астане. Там я придумал прикольную форму, когда мне надоело делать кривые линии, я начал делать пиксельные линии, условно такие уступы, и придумал, что весь фасад можно сделать в морковках. Морковки — это окна, но когда люди смотрят на это, они невольно замечают, что это морковки. И вот «морковки посыпались на фасаде» — это прием, который мы потом использовали еще в некоторых проектах, и он прикольный, хороший, игривый и очень архитектурный, очень символичный.

Я бы еще сказал, что Кудыкина гора местами очень юморна. То есть там есть такие анекдотичные истории, например, ты заходишь и видишь телегу, символичную такую, а на ней книжки выставлены. Людям неудобно, они толпятся у этой телеги, пытаются ее обойти, постепенно начинают разглядывать то, что, собственно говоря, на этой телеге находится, увлекаются и начинают покупать книги. Тоже хорошая шутка была, и работает. То есть юмор может быть повсюду.

Х: Это правда. А вот в самом бюро что или кто становится объектом для шуток?

К: Часто я являюсь объектом шуток в бюро, чему я очень рад. Я люблю постендапить на всяких лекциях, выступлениях, я прям обожаю Открытый микрофон, может быть, даже Закрытый микрофон. Я люблю держаться за микрофон на сцене, когда у меня что-то в руках, обожаю вообще выступления, мне кажется, это главное место появления этого… [ту-дуу]… юмора. Щас, секунду… [bla bla blaaaa]… дядька… [bla bla bla… cinque euro]… что-то сказал про пять евро.

Х: То есть ты главный шутник в бюро?

К: Слушай, нет. На самом деле, Артем [Укропов] — не меньший шутник. И Дарья [Листопад] тоже. То есть мы все шутники, мы все шутим. У нас даже есть чат, где мы шутим, что-то выкладываем. То есть юмор присутствует во всех процессах, но он доброжелательный, надо сказать, что он направлен на созидание, то есть мы тем самым снимаем стресс и помогаем снимать людям тоже этот стресс.

Ты когда входишь в туалет на Кудыкиной горе, ты открываешь, там такой зал, ты себя чувствуешь маленькой принцессой в хрустальном дворце, даже если ты сам маскулинный мужик, отец семейства, все равно ты понял, что это чуть-чуть про то, что надо поулыбаться. И мне кажется, что люди это понимают и одобряют. А еще бывает, что мы скрываем юмор под логикой, чистотой пространств. То есть мы тем самым человека погружаем в интересное путешествие, которое, на самом деле, очень позитивное. Тоже можно сказать, что это юмор, но такой, легкий, как интересный фильм. Не хардкор снобский, а приятный, сюжетный, доброжелательный фильм, может, даже местами семейный. Но он абсолютно позитивен. То есть мы не пытаемся играть в серьезную архитектуру, где носку негде упасть. У нас все можно завалить носками, это будет даже хорошо.


Х: Хорошо, поняла. Еще вопросик: это ваши настоящие фамилии?

К: Да, конечно.

Х: Просто они так литературно звучат, как будто Гоголь их сочинил или, не знаю, Салтыков-Щедрин.

К: Просто так повезло: потому что Листопад, она реально Листопад, Губернаторов, он реально Губернаторов, а Укропов… ну, в общем, он да, тоже Укропов.

Х: А героями каких произведений вы бы стали?

К: Ты имеешь в виду литературных произведений?

Х: Да что угодно: сказка, пьеса… анекдот.

К: Слушай, ты явно много знаешь анекдотов.

Х: Профессия обязывает, редактор «Дураков», как-никак.

К: Насчет литературного произведения… ну какой-нибудь Скуратов сказал бы: «Я бы хотел быть героем „Тома Сойера“ и красить забор», и как-то бы это объяснил очень красиво. Но я, на самом деле, считаю, что тупость — это самый большой ум, самая крутая маска, под которой ты можешь скрывать что захочешь. В архитектуре это очень сильно помогает, да и в выступлениях тоже. Тебя слушают, ты легкий, позитивный. Возможно, ты что-то не знаешь, возможно, ничего. Но это хороший герой, он запоминается, хотя, может быть, не всем нравится. Но он производит впечатление.